В Японии существует полу-легенда–полу-шутка о людях, которые приносят за собой дожди и тайфуны. Иногда это суеверие распространяется на целые коллективы. «Группой дождя» считается, например, Luna Sea. О Сакураи тоже порой говорят как о человеке-дожде, в этом году он даже самолично обещал тайфун в сентябре, во время Парада, и обронил, что почти желает прихода бури, что для его мироощущения, наверное, все-таки необычно. В его поэзии образ небесной бури зачастую связан с необратимым роком, предчувствием несчастья, беды. Но как человек, всегда видящий тени, прячущиеся даже в самом светлом и чистом месте, в месте, которое японцы назвали бы kirei, он никогда не проводит четкой границы между страхом и вожделением, радостью и предощущением смертного холода где-то в межреберье. В прошлом году, в Сидзуоке, перед лайвом Buck-Tick я видела, как на остров обрушился ледяной тайфун не в сезон, люди падали на колени прямо в лужи, чуть не оказываясь под колесами машин. А буквально за час до концерта термометр показал 18 градусов по Цельсию и в садах стали распускаться нарциссы и розы. В минувшую субботу с моря тоже вдруг натащило черных штормовых туч, а уже в полдень смотритель замка Химедзи сообщил нам, что буквально этой ночью расцвета фую-дзакура, осенняя вишня. Ее ждали позже, ближе к концу ноября, но она решила, что пора, не иначе как почувствовав сродные движения стихий.
Ки-но Цураюки, один из 36 бессмертных поэтов Японии в предисловии к «Кокинсю» выразил это так: «Поэзия без усилия приводит в движение Небо и Землю, пробуждает чувства невидимых взору богов и демонов, смягчает отношения между мужчиной и женщиной, умиротворяет сердца яростных воителей». В XVIII веке, пытаясь выявить суть и назначение поэзии вака, размышляя о природе Мотоори Норинага возводил слово «uta» (песня)к глаголу«uttau» – «взывать», «просить». Тот, кто сочиняет стихи и поет их (а японская поэзия предназначена именно для пения), разговаривает со стихиями, это было очевидно и для древних японцев, и для японцев гораздо более современных. А если принимать что-то как неизбывную данность, то оно непременно становится ею. Зал в Kobe Kokusai Hall вместительный и красивый, отделанный благородного оттенка деревом. Ложи-балконы по бокам напоминают круглые индонезийские лодочки. Лайв традиционно предваряют тщательно отобранные треки. В этот раз звучат в основном джазовые стандарты, среди которых «It Don't Mean a Thing (If It Ain't Got That Swing)» Дюка Эллингтона; из более современных вещей – Goldfrapp «Ooh La La». Рядом со мной сидит мужчина под 60 с ногтями, выкрашенными в розовый цвет и инкрустированными крупным жемчугом. Каким-то образом его маникюр удивительно сочетается и с этим призывным
Switch me on Turn me up Don't want it Baudelaire Just glitter lust Switch me on Turn me up I want to touch you You're just made for love
… и с оформлением сцены. Огромный полупрозрачный экран с геометрическими выпуклостями и углублениями напоминает игру «Самоцветы или кристаллы». Во время интро на него проецируется небольшой ролик, в основном составленный из эпизодов видеоклипов группы разных лет. А после – вертикальные опоры поднимаются и отодвигаются вглубь сцены, свет гаснет, и они превращаются в арматуру ЛЭПов, подвешенных к потолку. На первых двух песнях техники отчаянно выстраивают звук под заполненный зал, и вот, с первыми аккордами «Angelic Conversation» живой, почти сырой микрофон доносит до самых отдаленных уголков темного пространства чистый, летящий вверх голос. Кажется, голос этот рождается очень легко, играючи, как бы между делом, между бликами прожекторов, между легчайшими облачными вздохами, и только движения грудной клетки выдают чудовищную внутреннюю работу. Где-то там, под одеждой и кожей сокращаются мышцы-стальная проволока и легкие раздвигают кости, так что грудная клетка вдруг поднимается вверх, точно айсберг, вздымая ткань туники. Сегодня все парит, не касаясь земли, точно фун – легчайшая азиатская морось, тонкие ниточки воды, висящие в воздухе по утрам. Парит высоко выстроенная гитара Имаи, парит голос Ацуши, парят полы его черного кардигана с широким-широким шифоновым подолом. И даже печальные, темные песни не рождают чувство тревоги, не заставляют неуютно ежиться. Зал испускает единый восхищенно-удивленный возглас, когда звучат первые аккорды «Coyote». Очень часто Ацуши закрывает голову и лицо, когда исполняет эту вещь, но сегодня он стоит открытый, обнаженный, полностью обращенный к залу и просит не переставать хлопать в такт. Кажется, эти сухие ритмичные хлопки уводят его во всю ту же смертную страну, о которой он поет, но самый путь дарит ему радость и утешение. Очень глубокий, почти утробный дум-вокал «Babel» оборачивается подобием рок-оперы, длинными, мощными вокальными пассажами, которые дробит гитара Хисаши, эмулирующая клавишные. После выхода видеоклипа мне до зуда под ногтями было интересно, каким образом Имаи на самом деле добивается эффекта игры на арфе перед бриджем, какую гитару в этот момент использует, что из примочек задействовано. На видео он играет на Fernandes Stabilizer, причем держит ее на коленях корпусом вверх, как цитру, но верить таким вещам нельзя. Даже звуку записи верить не стоит, поскольку многое из того, что возможно в студии при помощи сложной аппаратуры и многократных наложений звука, невозможно повторить на концерте. Имаи-сан, как и Джимми Пэйдж в свое время, попал в ловушку всех гениев звука. То, что он сконструировал в своем воображении и в студии, во время лайва воспроизвести порой нереально, особенно, в одиночку, и многие вещи на второй, третий взгляд оказываются вовсе не тем, чем казались поначалу. Так, например, в «Boy Septem» то, что на альбоме сыграно на синтезаторе (как в «Lady Sceleton»), в зале оказывается педалью Electro harmonix с эмуляцией церковного органа. Очевидно, сложность аппаратуры Имаи – это основная причина, по которой группе приходилось играть под фонограмму во время выступлений на телевидении, поскольку студии просто не были предназначены для всех его педалей, усилителей и педалбордов. В разные годы Имаи-сан тяготел к разным приемам построения звука, но одно оставалось неизменным: сами способы модификаций всегда были комплексными и многоуровневыми, он никогда не использовал что-то одно. Он использовал и гитарные синтезаторы-мультиэффекты и собственно гитарные синтезаторы (вначале Roland GR707, затем различные модели Fernandes Stabilizer). Начинал Имаи с обычных педалей. Когда же управляться со всеми примочками сразу стало невозможно, он начал задействовать свитчер.
Вот такой. Это switcher \ switching system, т.е. по сути педалборд, выведенный на футсвитч. Существует эта милейшая вещь для того, чтобы гитарист не отплясывал на сцене народные танцы своей родной державы, путаясь в проводах, а отплясывал их совершенно непринужденно, и если уж падал, то только по собственному желанию, чем г-н Имаи и занимается. Все примочки аккуратно лежат за сценой и от каждой подведен шнур к соответствующей кнопке. Свитчер позволяет выбрать не только примочку, но и то, на какой комбик по ходу действа переключиться. Кроме того, можно включать примочки в нехарактерной последовательности. Что касается любимой гитары Имаи – Fernandes Stabilizer – то ее западные гитарные эксперты дружно окрестили излишне навороченным порождением visual key из-за нехарактерной формы корпуса и изогнутого ложного грифа. Кроме того, на Западе больше тяготеют к олд-скульным примочкам типа тех же педалей, а использование панели контроля (ручки-свитчеры на корпусе) непосредственно на самом инструменте считают неудобным. Впрочем, удобство – дело привычки. Леворуких гитаристов в этом мире тоже немного. Эстетика, разумеется, играет свою роль, но Имаи-сан ни в коем случае не стал бы приносить звук в жертву визуальной красоте.
Несмотря на то, что эта гитара выглядит весьма футуристично и насквозь пластиково, гриф у нее выполнен из клена, а корпус из ольхи, да и все остальные материалы ничем не отличаются от тех, что используются в классических моделях мэтров 70-ых годов. Инструмент Имаи – это по сути своей обычная электрическая гитара, на которую установлен полифонический звукосниматель, передающий сигнал с каждой струны. Блок управления помогает вручную регулировать баланс между гитарным и синтезаторным звуком. Такая гитара способна воспроизводить звуки практически любого инструмента. Именно с помощью гитарного синтезатора были сыграны «колокола», а затем «орган» в «Taiyou ni Korosareta» (Fernandes custom BT-MM (gold on) red №1). Как я и предполагала, в субботу у Имаи в руках был не Fernandez Stabilizer, а другая модель. Кажется, это было нечто похожее на Fernandes Zo-3 Lucy, но уверенности нет. К тому же, во время «глиссандо на арфе» сцену стратегически засветили, полностью ослепив зрителей. Ацуши перебросил эфемерный мост от «COSMOS» к «ILLUSION», и несмотря на то, что между ними были совсем иные по характеру вещи, это ощущение легкости и тепла осталось в воздухе, будто в ожидании второй песни. Сакураи умеет очень разные вещи: страшные, веселые, отвратительные, наполненные любовью, жестокие, ласковые, он умеет одним куплетом погрузить в сырой и липкий мрак отчаяния, как это было в Будокане в прошлом году. Но если он позволяет себе быть нежным, то это такая всепоглощающая хлопковая нежность, которая заставляет ростки космей проламывать дерево помоста и лож, пробиваясь жизнью. В Кобе было именно так. Изнутри прекрасного тела на нас смотрело нечто еще более прекрасное, по-отечески ласковое, по-мальчишески любопытное и смущенное, полное нетерпения спеть уже наконец песни нового альбома. Все они, все пятеро, словно ретивые призрачные кони-бакэмоно, роют копытом землю в предчувствии грядущих песен. Из забавно-печальных отрывочных наблюдений: - Зал хорошо понял, что на вопли отзывается только Юта. Поэтому теперь все кричат Юте. - Во время «COSMOS» Ацуши, напевая «uh-uh-uh» отправился общаться с Ютой, практически превратив слово «песня» в его имя. - «ILLUSION» поется на самых верхах, это почти предел баритонального тенора, и после того, как песня кончилась, а Ацуши захотелось что-то сказать залу, он вначале не смог этого сделать, потому что осип. А возможно, еще и приболел. Народ бесчувственно посмеялся, услышав его короткий кашель. - Имаи-сан написал для интро «COSMOS» новое органное вступление в стиле нео-классики. И это был космос. - Ацуши попытался немного раздеться на «Boy Septem», но как-то потерял себя в своих широких одеждах. Со штанами ничего сделать не получилось, тогда он придумал поднять тунику. Но под туникой оказались все те же штаны и футболка. На этом он оставил свои попытки. - Теперь всех членов группы Ацуши объявляет дважды, а то и трижды (кроме себя), причем делает это довольно медленно и с расстановкой. Ани после своего объявления играет соло, подшучивая над залом – когда все думают, что уже конец, он снова ударяет то по снэру, то по тарелкам. Ацуши это очень нравится и он просит его продолжать. - Ацуши кричит «Хидэ!» даже не на его песнях и не во время его соло. Просто, чтобы Хошино-сан взбодрился.
